Многие, любуясь сейчас красотой Маломалышевского храма, даже не задумываются о том, как же получилось, что он дошел до наших дней в целости и сохранности? Сегодняшняя наша встреча — с одной из его спасительниц —
Прасковьей Ивановой (Кретовой).
Параскева. Ее хочется называть именно этим именем, не светским, записанным в паспорте, а тем, которым была наречена при рождении. Конечно, обращаясь к ней напрямую, я произношу «Прасковья Антоновна», но за глаза – всегда только «Параскева». Скажу честно, что я – продукт советской эпохи, «половинчатый атеист», поэтому мое искреннее восхищение этой женщиной не окрашено религиозным чувством. И еще надо сказать, что с некоторых пор, глядя на малышевский храм, я сразу же с благодарностью вспоминаю эту хрупкую маленькую женщину, оказавшуюся такой сильной…
Когда рушили купола
Ее самые ранние воспоминания: она сидит на полу церкви, устроившись на огромных отцовских рукавицах из овчины, укутанная маминой шалью. Вокруг – много народа, но она никого не замечает: она с интересом рассматривает «картинки» на стенах церкви, слушает певчих на клиросе и с нетерпением ждет, когда батюшка Василий в конце службы поманит ее рукой, и она со всех ног побежит к алтарю. Строгая монахиня Тамара цыкнет на нее, а батюшка погладит по голове и даст гостинец: конфеточку или церковную просфору. И, счастливая, Пашурка побежит через всю церковь обратно к родителям…
– Батюшка Василий (Василий Яковлевич Шеин) постучался к нам в дом холодным январским вечером 1937 года, попросился вместе со своим попутчиком на ночлег, – рассказывает Прасковья Антоновна Иванова.– Улица у нас «проходная» была. Так и называлась – Большая дорога. Жили мы недалеко от церкви. Путники часто просились переночевать, и мой отец никому не отказывал. Вот и на этот раз пустил. Один мужчина тут же залез на печку, очень уж промерз, а второй после ужина долго беседовал с отцом, и все больше на религиозные темы. Улучив момент, отец спросил у его попутчика: «Кто это, что за необыкновенный человек?» Оказалось, что это священник, недавно выпущенный из тюрьмы, где просидел три года (потому и стриженный), что идут они из Куйбышева, к месту его нового назначения в село Съезжее. И так моему отцу этот батюшка понравился, что предложил он ему в Малышевке остаться. (Все формальности они утрясли быстро, ведь мой отец, Антон Яковлевич Кретов, был в то время старостой нашей Троицкой церкви). Сначала Василий Яковлевич жил у нас, а потом рядом, в небольшом домике. И очень ко мне привязался. По своей семье, видимо, тосковал. Мне потом уже родители рассказывали, что когда он после тюрьмы вернулся домой, жена и сын его даже на порог не пустили. Отреклись! Тяжело переживал он такой внезапный удар от самых близких людей. Меньше года прослужил в Малой Малышевке отец Василий. На Петров день его вновь арестовали и 18 января 1938 года расстреляли.
Еще одно – ярчайшее – воспоминание из детства тоже связано у Прасковьи Антоновны с Троицким собором: тот час, когда рушили его купола, когда колокола с него снимали.
– Я помню это так четко, будто было это только вчера, – говорит Прасковья Антоновна. – В голос плакала мама и другие женщины, а мне казалось, что наступил конец света… Мой отец, как я потом узнала, долго противился закрытию нашей церкви. Когда у него, как у старосты, стали ключи требовать, он бросил их в толпу со словами: «Как народ решит: не один я строил эту церковь, мы ее всем миром строили». Не отдали на том сходе ключи коммунистам, а ночью вернули их отцу. Но нашлись всё же, как говорил отец, «предатели». Сначала убедили народ использовать церковь под зернохранилище («Наше ведь зерно, общее»), а потом обманом, якобы от имени большинства жителей, провели решение переоборудовать ее под школу. И как только рука поднялась на такую красоту. Она ведь у нас настоящая красавица была. Пятикупольная!
В Михайло-Архангельской церкви
Так Кретовы всей семьей в 1939 году стали прихожанами второй малышевской церкви, Михайло-Архангельской. Причем самыми активными членами этого церковного сообщества. Антон Яковлевич вошел в церковный совет, стал помощником старосты, а его жена Матрона Григорьевна совершила в эти годы, можно сказать, настоящий гражданский подвиг. А произошло вот что: в предвоенное время малышевскую церковь районные власти решили задушить налогами: чуть ли не каждый месяц приходил какой-нибудь счет. Не успеют собрать деньги, новый налог приходит. И в какой-то момент отец Василий Перов, поняв бессмысленность этой борьбы, отказался в очередной раз собирать с прихожан деньги и был арестован за неуплату налога. Храм оказался закрытым. Членов церковного совета разогнали. Некоторых – арестовали, некоторые, как Антон Яковлевич, были вынуждены скрываться. И тогда две женщины: Матрона Григорьевна Кретова и ее дальняя родственница, бабушка Евдокия (тоже Кретова), пошли в Куйбышев, к владыке Алексию, просить нового священника. А тот сказал: «Я дам вам в Малышевку священника, а его тут же арестуют. Нет, вам надо как-то вопрос решать с местными властями, очень они у вас там рьяные».
Двадцать два раза пешком ходили Кретовы по кругу: то в область, то в район, пока кто-то не подсказал им написать письмо «всесоюзному старосте» Калинину. Под обращением собрали тысячу подписей от местных жителей и отправили эту тетрадку в Москву. Письмо вернулось с пометкой: «Составлено не по форме, подписи должны находиться на одном листе». И тогда Кретовы взяли огромный ватман и вновь собрали тысячу подписей… И получили-таки разрешение Калинина открыть церковь. В Малую Малышевку был прислан новый священник отец Никита Моськин. Первая служба после двухлетней «паузы» состоялась на Петров день, 12 июля 1943 года.
Ну, каким, спрашивается, мог вырасти ребенок у таких родителей? Конечно же, Паша, в то время уже школьница, все свободное время проводила при храме. Не только постоянно посещала все службы, но и помогала, чем могла. Тогда в Малышевке (из-за того, что здесь функционировала церковь) жило много монахинь из разоренного Шихобаловского монастыря. И в какой-то момент девочка поняла, что и она хочет, чтобы смыслом ее жизни стало служение Богу. В те годы такое поведение, мягко говоря, не приветствовалось. И хотя многие жители нашей страны продолжали верить в Бога, крестить детей или даже венчаться, делали они это тайком. А у нее, подростка, почему-то хватало мужества не лукавить и веру свою не скрывать. Она могла не прийти в школу во время религиозного праздника. Она сознательно не вступила в пионеры и в комсомольцы. Могла на прямой вопрос учителя: «Есть ли Бог?» при всем классе ответить: «Есть», и спокойно воспринять от учителя – в качестве наказания – очередную двойку. «Я этого учителя называла про себя Бес Иванович, – улыбается Прасковья Антоновна, – потому что он меня постоянно третировал». И пока был директором Палладий Иванович Баскаков (сам веровавший в Бога), это сходило ей с рук. Но как только директором школы стал ярый атеист Леонид Николаевич Холкин, ее тут же исключили из школы. Тем более, что случай представился, на взгляд дирекции, вполне убедительный.
Публичный «суд»
В тот вечер она принесла молоко детям нового батюшки, Павла Михайловича Лазарева. Вдруг раздался звон колокола: горела церковь. Первыми увидели пожар и подняли тревогу мальчишки, занимавшиеся в это время у учителя Александра Ильича Сукачева в доме напротив. Батюшка был болен, он попросил Параскеву взять ключи от храма и бежать, открывать двери.
Как потом выяснилось, это был поджог. Комсомольцы-активисты разбили окно в алтаре и бросили внутрь тряпки, смоченные керосином. Так что, если бы не мальчишки, вовремя заметившие огонь, и не Параскева, сумевшая быстро обеспечить людям вход в здание; церковь бы, вполне возможно, сгорела. Но, общими усилиями, огонь удалось быстро потушить… А Пашу на следующий день ждал в школе публичный «суд» и приговор: из школы исключить! Причем, наказывали лишь ее одну. Когда она, защищаясь, сказала, что церковь, вообще-то, тушила не только она, в ответ услышала: «И учитель, и другие ученики, и жители села тушили пожар. Ты же тушила церковь!» Так она в свои неполные 17 лет стала в селе изгоем. Грустнее всего было то, что и батюшку, с которым она могла часами разговаривать на разные духовные темы, с которым занималась в церковном хоре, вскоре перевели в другой район. Закончилось тем, что Павел Михайлович, узнав про ее бедственное положение, предложил ей работать у него псаломщицей, и она уехала из Малышевки. Вернее, ушла пешком и в чужой одежде, потому что денег у нее не было совсем. В качестве «багажа» она уносила с собой фотографию малышевской церкви.
Возвращение В Малую Малышевку
В Малую Малышевку она вернулась спустя почти десять лет. За спиной был богатейший опыт работы с одним из лучших священников области, замечательным глубоким человеком, интереснейшей личностью. Была неудачная попытка устроиться монахиней в Киево-Печерскую лавру (как оказалось, в то время был строгий запрет – молодых девушек туда не принимали ни при каких условиях). И, наконец, было вынужденное замужество, чтобы избежать очередных преследований советской власти. И вот тут ей очень сильно повезло. Владимир Григорьевич Иванов, мало того, что тогда в ней души не чаял, он до сих пор глядит на нее влюбленными глазами. В Малышевку Ивановы приехали с маленькой дочкой Таней. Вскоре у них родилась Ираида, потом Наталья, Антонина, Любовь, Надежда… Владимир Григорьевич работал бухгалтером в лесхозе. Жизнь была тяжелой и финансово, и физически (яслей – нет, дедушек-бабушек – нет), но у нее была отрада: её церковь.
– За всю свою жизнь я не пропустила ни одной службы. Нет, одну – всё же пропустила. Однажды Володя пришёл и сказал, что ему заявили в сельсовете, что меня лишат материнства, если я не прекращу ходить в церковь. Он пытался возражать им: «Как это можно – у хорошей матери детей отобрать?», но они были непреклонны. В тот день – ради него – я в церковь не пошла, но уже наутро опять была на клиросе. Так и шли годы. Официально профессии у меня не было, а реально всю жизнь я псаломщицей отработала. Стаж у меня – 65 лет! Но я не оформляла это, чтобы детям жизнь не ломать.
И всё же одна – официальная – запись, связанная с церковной деятельностью, в трудовой книжке у Прасковьи Антоновны появилась. Было это в 1988 году.
– В тот год церковный староста Иван Егорович Занин заскандалил с батюшкой, Геннадием Феоктистовым. И хотя правда была не на его стороне, действовал он с позиции силы. Взял ключи от церкви и бросил их в сельсовете на стол Василию Семеновичу Нечаеву. Мол, если уберете Феоктистова – буду служить дальше, а если не уберете, то вот вам ключи. В общем, церковь – под замком, нас в нее не пускают. Одну службу вообще сорвали, две других мы в сторожке служили… До архиепископа Иоанна слух дошел, пришлось Нечаеву самому церковную «двадцатку» собирать. Но сколько он ни бился, никто не хотел на себя ответственность брать. В итоге Василий Семенович, видя такое дело, предложил меня. И, хотя мне не положено было занимать такую должность как «служителю культа», в итоге меня все же утвердили в районе – от безвыходности. А я что? Мне и церковь жалко, и браться страшно: женщина я, да еще – детей шестеро! Но ничего, Господь помогал. И Василий Семенович, спасибо ему. Моими большими помощниками тогда были еще Яков Егорович Бакулин и Михаил Петрович Осипов.
За два года отремонтировали мы крышу, облицовку обновили, все крылечки заново сделали. А потом получили новый указ Владыки: стройте дом батюшке! Вот так четыре года прошли в строительной круговерти, а тут Занин захотел вернуться, людей против меня стал настраивать. Дошло до того, что новый замок повесил, чтобы я в церковь не могла зайти. Наконец, собрание собрали. Горячие дебаты были. Никогда не забуду: Галина Михайловна Головкина взяла слово и говорит: «Когда мы коммунистами были, мы ее выгнали из школы, а сейчас мы же выгоняем ее из церкви!» Голоса разделились. И хотя на моей стороне были и благочинный Иоанн Гончаров, и Владыка, я ушла. Тем более что к тому времени я осталась без своих главных помощников: умер Михаил Петрович Осипов, не мог уже работать Яков Егорович. Да и я уже давно была пенсионерка.
Не удалось Прасковье Антоновне уйти на покой. Почти сразу же к ней за помощью обратились соседи, и она еще почти двадцать лет служила псаломщицей в Богатом, в поселке Центральном и в Красносамарском. Растила там себе смену. Занималась организацией и обучением хоров. С приходом в малышевский храм отца Андроника вернулась под своды любимого храма. А недавно, на престольный праздник — Михайлов день — владыка Софроний рукоположил в дьяконы ее племянника Владимира. Сбылась мечта Параскевы, чтоб ее род продолжал служить церкви.
Людмила Мельниченко.
